Неточные совпадения
Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится, как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на
плечо,
Или коснется горячо
Ее
руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок
подымет ей.
Она даже вздрогнула,
руки ее безжизненно сползли с
плеч.
Подняв к огню лампы маленькую и похожую на цветок с длинным стеблем рюмку, она полюбовалась ядовито зеленым цветом ликера, выпила его и закашлялась, содрогаясь всем телом, приложив платок ко рту.
Чтоб избежать встречи с Поярковым, который снова согнулся и смотрел в пол, Самгин тоже осторожно вышел в переднюю, на крыльцо. Дьякон стоял на той стороне улицы, прижавшись
плечом к столбу фонаря, читая какую-то бумажку,
подняв ее
к огню; ладонью другой
руки он прикрывал глаза. На голове его была необыкновенная фуражка, Самгин вспомнил, что в таких художники изображали чиновников Гоголя.
Он наклонился
к ней и, по-видимому, хотел привести свое намерение в исполнение. Она замахала
руками в непритворном страхе, встала с кушетки,
подняла штору, оправилась и села прямо, но лицо у ней горело лучами торжества. Она была озарена каким-то блеском — и, опустив томно голову на
плечо, шептала сладостно...
— Ce Тушар вошел с письмом в
руке, подошел
к нашему большому дубовому столу, за которым мы все шестеро что-то зубрили, крепко схватил меня за
плечо,
поднял со стула и велел захватить мои тетрадки.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы
подняв вопросный лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими
руками, точно стыдясь чего-то, один за другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел
к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на
плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Выйдя в коридор, секретарь встретил Бреве.
Подняв высоко
плечи, он, в расстегнутом мундире, с портфелем под мышкой, чуть не бегом, постукивая каблуками и махая свободной
рукой так, что плоскость
руки была перпендикулярна
к направлению его хода, быстро шагал по коридору.
Поднял руку, смахнув рукав
к плечу, и, крестя всех широкими взмахами, благословил...
— Перестаньте, Саша! — спокойно сказал Николай. Мать тоже подошла
к ней и, наклонясь, осторожно погладила ее голову. Саша схватила ее
руку и,
подняв кверху покрасневшее лицо, смущенно взглянула в лицо матери. Та улыбнулась и, не найдя, что сказать Саше, печально вздохнула. А Софья села рядом с Сашей на стул, обняла за
плечи и, с любопытной улыбкой заглядывая ей в глаза, сказала...
— Четырнадцатого декабря! — произнес вслед за мною в некоем ужасе генерал и, быстро отхватив с моих
плеч свои
руки,
поднял их с трепетом вверх над своею головой и, возведя глаза
к небу, еще раз прошептал придыханием: «Четырнадцатого декабря!» и, качая в ужасе головою, исчез за дверью, оставив меня вдвоем с его адъютантом.
Илья запер дверь, обернулся, чтобы ответить, — и встретил перед собой грудь женщины. Она не отступала перед ним, а как будто всё плотнее прижималась
к нему. Он тоже не мог отступить: за спиной его была дверь. А она стала смеяться… тихонько так, вздрагивающим смехом. Лунёв
поднял руки, осторожно положил их ладонями на её
плечи, и
руки у него дрожали от робости пред этой женщиной и желания обнять её. Тогда она сама вытянулась кверху, цепко охватила его шею тонкими, горячими
руками и сказала звенящим голосом...
— Вы — хороший человек, — прошептала она и
подняла к его
плечу свою свободную
руку.
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание
к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не
подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая
рука вдруг остановила его за
плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и
рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две
руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Она
поднимает кверху маленькие темные
руки, и широкие рукава легко скользят вниз,
к плечам, обнажая ее локти, у которых такой тонкий и круглый девический рисунок.
Сказав это, Никита Федорыч перекинул через плетень толстые свои
руки, обхватил ими сына,
поднял его на
плечи и с торжествующим видом направился
к дому.
«Весело мне стало! „Эх, важно! — думаю, — удалая девка Радда!“ Вот она подошла
к нему, он и не слышит. Положила ему
руку на
плечо; вздрогнул Лойко, разжал
руки и
поднял голову. И как вскочит, да за нож! Ух, порежет девку, вижу я, и уж хотел, крикнув до табора, побежать
к ним, вдруг слышу...
Она вдруг тихо
подняла свои
руки и положила
к нему на
плечи.
Теркин не находил слов.
Руками он старался
поднять ее за
плечи. Она не давалась и судорожно прижимала голову
к его коленам.
Екатерина Ивановна. Сидите же… (Молча и долго рассматривает неподвижного Ментикова, качает головой с выражением отчаяния, быстро отходит в сторону,
поднимает, как для полета, обнажившиеся
руки с короткими рукавами.
Руки бессильно падают. Быстрым поворотом припадает
плечом к стене, стоит молча, с опущенной скорбной головой.)
Все утихло: каждый из плясунов,
подняв в эту минуту одну ногу, как будто прирос на другой
к своему месту; те из них, которые подпрыгнули вверх, так и остались на воздухе; отворенные рты не успели сомкнуться, поднятые в пляске
руки и вздернутые вверх
плеча и головы не успели опуститься; грабли жида на цымбалах и смычки чертенят на гудках словно окаменели у струн.
Вице-канцлер, внимая разительным убеждениям Бирона, сделал из
руки щит над ухом, чтобы лучше слышать,
поднимал изредка
плеча, как бы сожалея, что не все слова слышать может, однако ж
к концу речи герцога торопливо, но крепко пожал ему
руку, положил перст на губы и спешил опустить свою
руку на трость, обратя разговор на посторонний предмет.
Полковой командир, сам подойдя
к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади
плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко
поднимая руки, втягивали их в рукава.